Волны подгоняли нашу утлую ладью, вздымали ее кверху и накреняли то на один, то на другой бок. Она то бросалась вперед, то грузно опускалась в промежутки между волнами и зарывалась носом в воду. Чем сильнее дул ветер, тем быстрее бежала наша лодка, но вместе с тем труднее становилось плавание. Грозные валы, украшенные
белыми гребнями, вздымались по сторонам. Они словно бежали вперегонки, затем опрокидывались и превращались в шипящую пену.
Итальянцы долго не хотели сдаваться: около часа они боролись с ветром и волной, и правда, страшно было в это время смотреть со скалы, как маленькая дымящаяся скорлупка то показывалась на
белых гребнях, то совсем исчезала, точно проваливалась между волн.
Налево был едва виден высокий крутой берег, чрезвычайно мрачный, а направо была сплошная, беспросветная тьма, в которой стонало море, издавая протяжный, однообразный звук: «а… а… а… а…», и только когда надзиратель закуривал трубку и при этом мельком освещался конвойный с ружьем и два-три ближайших арестанта с грубыми лицами, или когда он подходил с фонарем близко к воде, то можно было разглядеть
белые гребни передних волн.
Этот же берег отлогий, на аршин выше уровня; он гол, изгрызен и склизок на вид; мутные валы с
белыми гребнями со злобой хлещут по нем и тотчас же отскакивают назад, точно им гадко прикасаться к этому неуклюжему, осклизлому берегу, на котором, судя по виду, могут жить одни только жабы и души больших грешников.
Отсюда, сверху, открывался великолепный вид во все стороны. На северо-западе виднелся низкий и болотистый перевал с реки Нахтоху на Бикин. В другую сторону, насколько хватал глаз, тянулись какие-то другие горы. Словно гигантские волны с
белыми гребнями, они шли куда-то на север и пропадали в туманной мгле. На северо-востоке виднелась Нахтоху, а вдали на юге — синее море.
С закатом солнца ветер засвежел, небо покрылось тучами, и море еще более взволновалось. Сквозь мрак виднелись
белые гребни волн, слабо фосфоресцирующие. Они с оглушительным грохотом бросались на берег. Всю ночь металось море, всю ночь гремела прибрежная галька и в рокоте этом слышалось что-то неумолимое, вечное.
Неточные совпадения
Через минуту в столовую вошел белокурый малый, в
белой рубашке навыпуск, грубого холста и сильно заношенной, в штанах из полосатой пестряди, засунутых в сапоги. Он был подпоясан тоненьким шнурком, на котором висел роговой
гребень. С приходом его в комнате распространился отвратительный запах ворвани.
Картина переменилась: уже на черной скатерти полей кое-где виднеются
белые пятна и полосы снежных сувоев да лежит
гребнем, с темною навозною верхушкой, крепко уезженная зимняя дорога.
Ветер срывал с их
гребней белую бахрому и мелким дождем разносил ее по морю.
По всему водяному пространству, особенно посреди Волги, играли беляки: так называются всплески воды, когда
гребни валов, достигнув крайней высоты, вдруг обрушиваются и рассыпаются в брызги и
белую пену.
В зубах у него дымился чубук, упертый другим концом в укрепленную на одной ступени железную подножку, а в руках держал черный частый роговой
гребень и копошился им в
белой, как лен, головке лежавшего у него на коленях трехлетнего длинноволосого мальчишки, босого и в довольно грязной ситцевой рубашке.
Илья Макарович был на эту пору болен и не мог принять в торжестве никакого личного участия, но прислал девушкам по паре необыкновенно изящно разрисованных венчальных свеч,
белого петуха с красным
гребнем и
белую курочку.
‹…› Тем временем мне сильно хотелось преобразиться в формального кирасира, и я мечтал о
белой перевязи, лакированной лядунке, палаше, медных кирасах и каске с
гребнем из конского хвоста, высящегося над георгиевской звездой. Нередко обращался я с вопросами об этих предметах к Борисову, который, не любя фронтовой службы, хмурясь, отвечал мне: «Зачем ты, братец, поминаешь такие страшные вещи? Пожалуйста, не превращай мою квартиру в стан воинский».
Наконец всем уже невтерпеж стало, и стали ребята говорить: ночью как-никак едем! Днем невозможно, потому что кордонные могут увидеть, ну а ночью-то от людей безопасно, а бог авось помилует, не потопит. А ветер-то все гуляет по проливу, волна так и ходит;
белые зайцы по
гребню играют, старички (птица такая вроде чайки) над морем летают, криком кричат, ровно черти. Каменный берег весь стоном стонет, море на берег лезет.
Когда туча исчезла за
гребнем, — на уступах, точно нарисованные гигантскою кистью,
белели густые полосы снега…
У берега широко
белела пена, тая на песке кисейным кружевом, дальше шла грязная лента светло-шоколадного цвета, еще дальше — жидкая зеленая полоса, вся сморщенная, вся изборожденная
гребнями волн, и, наконец, — могучая, спокойная синева глубокого моря с неправдоподобными яркими пятнами, то густофиолетовыми, то нежно-малахитовыми, с неожиданными блестящими кусками, похожими на лед, занесенный снегом.
За кормой, торопливо догоняя ее, бежали ряды длинных, широких волн;
белые курчавые
гребни неожиданно вскипали на их мутно-зеленой вершине и, плавно опустившись вниз, вдруг таяли, точно прятались под воду.
На мгновение тамтыга очутилась в водяной котловине, потом сразу взлетела на
гребень, грузно осела кормой и вслед за тем зарылась носом в
белой пене.
Роговой
гребень, помоченный в квасу с медом, пройдя по
белым прядям волос его, пригладил и умастил их.
Александр Павлович был в Преображенском мундире, с аксельбантами на правой руке, но без эполет, которых тогда не носили; в
белых погонах и коротких ботфортах, на голове высокая трехугольная шляпа с черным султаном на
гребне и
белым плюмажем по краям.